Фарбрика - Страница 42

Явно заброшенный, Дом, пожалуй, выглядел бы страшновато, не будь день так хорош. К Дому вела заросшая тропинка. Койот пошёл по ней, сминая ботинками прошлогоднюю жухлую траву.

Дверь была не заперта, и, зайдя в Дом, Койот предусмотрительно оставил её приоткрытой.

Внутри было странно. Пыльная паутина окутала мебель и стены. По сравнению с норой матери Койота Дом был царством беспорядка. Зато тут пахло тайнами. Приключениями. И чудом – точно таким, какое Койот видел сегодня во сне. Гостиная была уставлена всевозможными игрушками, шкатулками, статуэтками – предметами, совершенно не похожими на те, к которым привык Койот.

Койот взял в руки фарфоровую статуэтку – собачку и едва не уронил её на пол. Собачка была тёплая. Ладони его в одно мгновение согрелись. Тепло поползло по рукам вверх – к сердцу и голове. Собачка вдруг показалась удивительно знакомой и родной. Койот почувствовал щемящую тоску, которая тотчас сменилась радостным предвкушением. Ему почудились голоса и топот, волнение охватило его, и захотелось закричать от восторга. Койот осторожно поставил собачку на место.

Он прошёлся по комнате, останавливаясь, чтобы рассмотреть игрушки, рисунки и прочий хлам. Неожиданно услышал шорох и почувствовал прохладное прикосновение к плечу – как дуновение ветра. Обернулся. За спиной у него стояла девочка – лет пяти, с длинными растрёпанными волосами. Глаза на пол-лица и робкая улыбка.

– Я думал, тут никого нет, – смутился Койот, вообразив, как вслед за девочкой сейчас появятся и её родители.

Девочка не ответила, только покачала головой. И в этом простом жесте Койот почувствовал всё, что она хотела сказать. Тут никого нет. Не страшно, что Койот зашёл. Напротив, она очень рада.

– Можно? – Койот протянул руку к стеклянной банке, которая стояла на столе.

Девочка (мысленно он стал звать её Мартышкой) кивнула, но в глазах её мелькнула неуверенность, когда она покосилась на входную дверь. Койот понял так: пожалуйста, ничего не уноси отсюда.

(Четверг, позавчера)

Койот снова проснулся от неприятного дребезжания телефонного звонка.

Койот не доверял телефонам. Дело было не только в том, что эти механические твари искажали интонации, переворачивали смысл. Койот считал безумной саму идею добровольно отдать телефону голос и отпустить его в бесконечное путешествие по проводам. Он не сомневался, что однажды телефоны начнут звонить, когда им самим вздумается, и говорить украденными голосами.

В Койотовой норе никакого телефона, разумеется, не было. Но вот уже которое утро он просыпался от этого назойливого звука. В поисках телефона Койот перевернул вверх дном комнату, кухню и маленькую кладовку. Глупо. Нора Койота была образцово чистой, он знал здесь каждую вещь, каждый миллиметр пола и стен. Мать гордилась бы им.

Иногда Койот воображал, как мать одумывается и приходит к нему просить прощения. Как он холодно впускает её в свою сверкающую чистотой нору.

Но мать не приходила. И Койот знал, что она не придёт никогда.

Утро Койота всегда было ужасным. Его лихорадило, руки не слушались, голова раскалывалась, сердце ныло. Койот предпочёл бы, чтобы утра не было вовсе. Просыпаться после обеда, проведя худшие часы утренней лихорадки во сне. Но призрак телефона плевать хотел на Койотовы предпочтения.

К тому же сегодня был четверг – один из двух дней в неделю, украденных у Койота предписанием суда. За несколько месяцев понедельники и четверги превратились в настоящий ад. Но тюрьма представлялась ему адом гораздо более страшным.

У Койота не было своего пропуска, и Толстуха – невысокого роста темноволосая медсестра – всегда встречала его у ворот.

– Она очень сдала в последнее время, – сказала Толстуха, провожая его к корпусу. – Раньше, бывало, вспомнит о чём-то своём, и всё кажется – вот-вот улыбнётся. А теперь глаза пустые. И плачет, и плачет. Ты приглядывай за ней, мальчик. Приглядывай.

Койот механически кивал, думая о своём.

Он ненавидел старикашек. Те, что ещё двигались, были не в своём уме. Задавали Койоту нелепые вопросы, дёргали его, просили о странном. Койот едва сдерживался, чтобы не вломить неряшливому старику, которому приглянулась Койотова красная бейсболка. Старик вёл себя как малолетний хулиган, при каждой возможности подкрадывался к Койоту и пытался незаметно утащить бейсболку. Койот не сомневался: старик завидует ему. Его молодости. Будущему.

Были и другие – живые мертвецы, растения. Они сидели в своих колясках или лежали на койках в комнатах и медленно умирали. К этим Койот относился с удвоенным презрением. Лучше смерть.

Его подопечная была как раз из таких. Древнее чучело старухи в кресле у окна. Она давно уже не двигалась самостоятельно и не разговаривала. Койот дважды в неделю по два часа читал ей вслух. И это была мука, равных которой мало.

В прошлый раз Койот дочитал старухе «Тома Сойера». Книги выбирала Толстуха, и сегодня его ждала новая – толстый роман Диккенса в шершавом тёмно-зелёном переплёте. Старуха безразлично смотрела в окно своими мёртвыми глазами – левый мутно-белый, правый прозрачно-голубой. Когда Койот был уверен, что рядом нет Толстухи или других медсестёр, он начинал кривляться, остроумно добавлял в конце каждого предложения непристойности, а то и вовсе придумывал персонажам новые реплики. Это было очень смешно, но старуха продолжала равнодушно смотреть в пустоту.

Иногда Койоту, пристально следившему за старухиной реакцией, казалось, что её глаза на мгновение оживают и наполняются странной смесью мольбы и жалости. Тогда Койот победно улыбался.