Фарбрика - Страница 43

Сегодня Толстуха всё утро крутилась поблизости, потому Койоту приходилось честно отбывать наказание. Он пожалел уже о дочитанном «Сойере», которого ещё в понедельник терпеть не мог. Диккенс был невероятно уныл. То и дело Койот поглядывал на часы. Ровно в двенадцать он отложил книгу на подоконник.

– Пойдём-ка я тебя угощу, – сказала Толстуха. Койоту ни разу не удавалось отказаться от Толстухиных подачек. Опыт показывал, что лучше сразу соглашаться, чем отбиваться полчаса, чтобы потом всё равно устало согласиться. Готовила Толстуха прилично, грех жаловаться. Пока Койот без аппетита, но быстро ел яблочный пирог, Толстуха с приторным умилением смотрела на него.

Койот не верил этой её улыбке. Он вообще мало кому верил, а таким людям, как Толстуха, – в особенности. Толстуха явно была себе на уме. И стариков, и его обхаживала не просто так. Койот пришёл к выводу, что у неё давно не было мужчины. Или никогда.

Он доел пирог под навязчивое кудахтанье Толстухи и поспешил домой. Там – под стопкой старых журналов в порванной и аккуратно заклеенной скотчем картонной коробке – Койота ждали остатки кружилки.

(Одиннадцать лет назад)

Маленький Койот приходил в Дом всю неделю.

Возвращаясь в нору, он не знал покоя. Не спал. Плохо ел. Мысли о чудесных предметах иссушали его. Случайно подслушав на улице слово «ништяки», Койот тотчас забрал его себе. Слово это лучше прочих подходило для именования волшебных вещей из Дома. Ночами Койот шептал названия ништяков, все они стали для него родными, у каждого было имя. Грохотушка – запертая шкатулка, внутри которой наверняка спрятано много мелких сокровищ. Воробушек – мятый комок бумаги, чья-то неудачная попытка освоить искусство оригами. Кружилка – деревянная карусель размером с коробку из-под печенья. Собачка – фарфоровая статуэтка, маленькая и очень изящная. Тёплышко – детский рисунок в рамке, на рисунке – корявые зелёные человечки и синее солнце. Стоило Койоту просто прошептать имя ништяка, как от ладоней к сердцу, от сердца к голове поднималась тёплая волна, мысли туманились и хотелось улыбаться.

Койот знал твёрдо: эти вещи должны принадлежать ему. К Мартышке они явно попали по ошибке или на время – чтобы однажды достаться Койоту. Мартышка не ценила ништяки, Койот ясно видел это. Разве иначе лежали бы они в таком беспорядке, покрываясь пылью и паутиной?

В пятницу Койот решился забрать с собой воробушка. На вид это был самый пустой и никчёмный из ништяков, и действие его было простым – стоило взять в руки смятую фигурку, как в воздухе появлялся запах весеннего утра. Всё. Но через мгновение пьянящий восторг наполнял Койота, и один за другим в голове мелькали образы: блеск утренней росы на едва раскрывшихся зелёных листьях за окном, дуновение тёплого майского ветра, волосы щекочут шею, приятная тяжесть портфеля в правой руке, вкус бабушкиных пирожков с вишнями во рту… У Койота никогда не было бабушки.

Мартышка каждый раз приветливо встречала Койота у входной двери, с явным удовольствием ходила за ним хвостом по гостиной. Иногда замирала, словно прислушиваясь к чему-то, – лицо её при этом делалось неподвижным, почти мёртвым – такие лица Койот видел потом у парализованных стариков. Постояв так секунду-другую, Мартышка срывалась, убегала наверх по лестнице. Койот несколько раз поднимался за ней следом и заставал Мартышку у небольшого чердачного окошка. Она с ногами забиралась на стул и напряжённо смотрела куда-то вдаль. Кроме стула и окошка на чердаке был только древний телефонный аппарат, из которого крысиным хвостом торчали огрызки проводов. Телефон не был ништяком – никакого отклика на прикосновение – и, разумеется, не работал, но изредка Мартышка снимала трубку, набирала номер и слушала тишину. Под лестницей, ведущей на чердак, пряталась пыльная дверь подвала. Мартышка всегда пролетала мимо, точно двери не существовало. Койот же проходил осторожно, как по краю пропасти. Он сам не знал почему, но дверь эта тревожила его. Даже сильнее, чем дверь в мамину кладовку в те давние времена, когда он вообразил, что там живёт тролль.

В пятницу днём, когда Мартышка убежала наверх, Койот, насвистывая Чатаннугу Чу-Чу, положил воробушка в карман.

Домой он нёсся вприпрыжку. Чувствовал тяжесть воробушка в кармане и мог думать только о том, чтобы снова взять его в руку, поймать блики солнечных зайчиков и услышать шёпот майской листвы.

Койот влетел в свою комнату, прыгнул на кровать и попытался достать воробушка. Что-то было не так. Как будто в одно мгновение тучи затянули небо, как будто солнце исчезло, а с ним и весь свет в мире. Воробушка не было. Вместо него Койот обнаружил горстку прозрачных кристаллов, похожих на лёд. Прикосновение к ним ничего не меняло. Мир оставался прежним, Койот тоже.

Он проревел весь вечер. Мать не могла понять, что с ним происходит, не могла найти слов, чтобы успокоить его. А потому поставила в угол.

В заброшенный Дом Койот больше не ходил. До поры.

(Четверг, позавчера, вечер)

От кружилки осталось мало что. Половину пришлось отдать Упырю, но лошадок Койот припрятал, это было бы уже совсем свинство – отдать лошадок в нечистые упырьи лапы. На карусельных лошадках Койот протянул почти две недели.

Койот скрутил колпак из куска фольги, высыпал туда несколько осколков последней лошадки и вставил колпак с кристаллами в держатель. Держателем служил сачок миниатюрного садового гнома, которого Койот украл хулиганства ради. Сетку из сачка он давно выбросил за ненадобностью. Гном мерзко улыбался, казался полным тупицей – и этим нравился Койоту. Уродец был по крайней мере честен. Руки Койота мелко подрагивали, когда он скручивал трубочку из белого листа. Упырь и другие состайники предпочитали крутить купюры, но Койот считал это кощунством. Он потянулся за зажигалкой, которая обычно лежала в коробке, рядом с круглой жестянкой из-под леденцов, где Койот хранил кристаллы. Пошарил рукой, выругался, заглянул в коробку. Зажигалки не было. Только жестянка с последним лошадкиным хвостом.