Фарбрика - Страница 33

Я могбы запретить ей. Сказать не делай так Ба никогда незови меня этим наркоманским девчачьим именем. Но немогу. Она стирала мои засратые пелёнки и ночей неспала. Она лично забрала меня у аиста. Отчистила меня от капустных листьев.

Это я только начал перичеслять.

Ещё, много чего, думаю понятно.

С каким лицом я пришёлбы ей чтото запрещать. Только просить. Попросил не звать меня Марочкой «в обществе» (так говорит Ба: в обществе). Ещё попросил не называть меня «зайкой».

Она инагда забывает. Зовёт Марочкой. Или зайкой. Тогда я закатываю глаза и делаю «такое лицо» и она извиняется и покупает мороженное. Нухоть чтото.

Марковкой Ба зовёт меня когда хочет потдеть. Или если я в чёмто провинился. Однажды я назвал её в ответ бабкой. Она ужасно расстроилась.

Во вторых напиши внезу своё Имя.

И втретьих: Я СЕРЬЁЗНО.

PS. Страусы».

При чём здесь страусы?

В этот раз записка получилась ещё более идиотской, чем обычно. Но иногда приходится делать идиотские вещи, чтобы достичь разумного результата.

Марик вырывает листок из тетрадки. С обратной стороны написано «Семнадцатае октября». И ещё: «Домашняя работа». Буквы не такие кривые, как в записке, – аккуратные, одна к одной. Ещё бы. Их он писал не на эскалаторе в метро, а дома, сидя за бабушкиным столом, под строгим бабушкиным взглядом. Взгляд не настоящий, а с портрета, где она молодая, с отпадной причёской и крахмальным воротничком.

Дальше на обратной стороне листка пусто. Написать очередное стрёмное сочинение про осень он не успел.

Эскалатор почти закончился и время тоже.

Марик смотрит на записку. Вроде бы всё на месте и ровно так, как должно быть. Даже «Семнадцатае октября» и «Домашняя работа» на обратной стороне. Даже слово «засратые», за которое он бы получил по ушам от бабушки. Прости, Ба. Так нужно.

Всё на месте. Не хватает только названия. У всякого серьёзного документа есть название. «Заявление». «Объяснительная». «Отчёт».

Он мог бы написать «договор». Или «контракт». Но лишняя откровенность вредит в таких делах. Поэтому он пишет наверху крупно и совсем уже криво «БЕС НАЗВАНИЯ».

То что надо. Буквы сплелись в узор, сцепились, нетерпеливо перешёптываются, готовые вести хоровод.

Марик спрыгивает с эскалатора, на бегу прячет тетрадку в рюкзак.

Его шаги эхом разлетаются по пустой ночной станции. Почти сразу их перекрывает звук подходящего поезда, и сердце камнем ухает вниз. Неужели опоздал?

Нет. Поезд вылетает из тоннеля с правой стороны станции. А ему нужна левая.

Девушка стоит у самого края платформы. Напряжённо всматривается в темноту тоннеля. Не то чтобы толстуха, но в школе её, пожалуй, задразнили бы. Впрочем, для школы она старовата. Или надо говорить «взрословата»?

Марику сложно судить о возрасте женщин. И дело не только во внешности, хотя и в ней тоже. Одни до ста лет одеваются как старшеклассницы, другие уже в старших классах выглядят как юные старушки.

Одни (такие, как Ба) светятся, точно у них внутри колония светлячков. Внутри других только мрак и дым от погасшей свечи. Или от взорвавшейся петарды.

Эта скорее из последних.

Она похожа на самую большую печальную матрёшку, из которой вынули весь внутренний мир.

...

***

Сначала он пошёл за ней просто потому, что ему нужен был проводник.

Переход под Серпуховской площадью слишком длинный, чтобы преодолеть его в одиночку.

Почти бесконечный.

Он неплохо освещён и кажется безопасным, но здравомыслящий человек не сунется в такой переход без сопровождения.

Марик знает: переходы только и ждут одинокого пешехода, пропажу которого никто не заметит. И если жертва попадает переходу в лапы, тот своего не упустит. Сначала ты даже не заметишь, что дела пошли наперекосяк. Ты будешь идти и идти вперёд, только, может, удивишься мимолётно, что переход как будто длиннее, чем обычно.

Потом ты поймёшь, что впереди нет выхода наверх. Обернёшься назад и увидишь там тьму.

В коротких переходах Марик чувствует себя почти уверенно даже в одиночку. Можно идти и говорить по телефону, и пусть собеседник тебя не видит – голос тоже неплохой якорь.

Но переход под Серпуховской площадью слишком длинный. К тому же в телефоне Марика села батарейка.

Потому он ждал проводника.

Она прошла мимо – плечи опущены, лицо спрятано под капюшоном.

Марик поспешил следом, обогнал её и пошёл впереди – чтобы она его видела. Он оглядывался время от времени. В конце концов, это честная сделка: она охраняет его, а он – её.

Поднявшись наверх, она помедлила пару мгновений и повернула на Большую Серпуховскую.

Она почти уже скрылась из виду, когда Марик понял, что нужно срочно её догнать.

...

***

Сквозняк треплет её длинные светлые волосы. Лица не видно, но Марик точно знает, что она не улыбается. И не улыбалась уже давно.

Марик чувствует её боль. Не так, как если бы ему было плохо самому. Скорее похоже на просмотр ролика на ютубе. Например, про ту умирающую собаку (нашёлся же идиот, который снял это).

Уже слышен грохот в тоннеле.

Уже виден отблеск света приближающегося поезда на рельсах. Марик делает глубокий вдох. Подходит. Осторожно прикасается к руке, чтобы привлечь её внимание. Протягивает записку.

В наше время наивно рассчитывать, что человек добровольно возьмёт у тебя что-то, если это не деньги. По крайней мере, не на улице.

Нет, на улице, да ещё и днём этот номер не прошёл бы. Ночью в пустом метро – другое дело.