Фарбрика - Страница 32

Рядом с пультом Соломон обнаружил кожаный лётный шлем, с кожаными же накладками и тёмными круглыми стёклами очки, мотоциклетные перчатки и куртку. Туманский всегда был пижон.

Соломон усадил кота в кресло и принялся изучать пульт. Слева обнаружилась схема устройства ракеты, а именно: внизу, в хвостовой части, располагался основной топливный бак и главный двигатель (эта часть ракеты сейчас находилась под сценой); в верхней части, над кабиной пилота, помещались ещё два двигателя – двигатель поворота с горизонтальным соплом и тормозной двигатель.

Соломон кряхтя стал снимать пиджак.

К тому времени, как пришёл Данька, Соломон был полностью экипирован. Выглядел он, надо сказать, не так смешно, как ему представлялось. Разве что куртка была велика, Соломон немного тонул в ней – всё-таки Туманский был человек-медведь. Последний штрих – Соломон опустил очки на глаза и стал неуловимо похож на сварщика.

– Соломон, не надо шуток! – крикнул Данька.

– Никаких шуток, юноша, – с достоинством отвечал ему Соломон, выглядывая из ракеты. – В моём лице вы имеете человека, способного на серьёзные поступки.

– Послушайте, Соломон. Туманский был больной человек! Сумасшедший!

– Никто этого не знает лучше меня, – подтвердил Соломон.

– В лучшем случае вы задохнётесь в этой консервной банке, в худшем – взорвётесь вместе с оперой!

– Молодой человек, вы, верно, плохо представляете себе, что такое – главный режиссёр нашей оперы, товарищ Лаосский! – весело и немного невпопад сказал Соломон и погладил бок ракеты. – Железо ничто, хлебный мякиш – по сравнению с этим режиссёром. И если Мойша смог убедить Лаосского закрыть театр на год и доверить реставрацию не кому-нибудь, а именно ему, всем известному сумасшедшему, больному человеку Туманскому, то приходится признать, что Мойше подвластны стихии! Уходите, Даня, уходите, а не то зашибёт при старте.

Данька потянулся за наганом, но Соломон уже задраивал люк изнутри.

...

***

Ой, лимончики, вы мои лимончики…

Соломон задраил и вторую дверь. Что делать дальше, он пока не представлял. Кот Василий держался с некоторым превосходством, как бы намекая, кто тут главный, Соломон посмотрел на него с упрёком, и Василий снизошёл до объяснений. Он запрыгнул на пульт и полоснул лапой по одному из рычагов. Соломон послушно потянул рычаг на себя. Из-под ног раздалось утробное рычание, которое тут же перешло в мягкую вибрацию.

Вы растёте не в моём саду…

Василий уже указывал на следующий рычаг, но Соломону этого не требовалось, он понял, что мудрый Туманский делал эту ракету для идиотов. Очерёдность действий была обозначена на пульте стрелками и цифрами. Также имелись мелкие надписи, изучение которых Соломон оставил на будущее.

Ой, лимончики, вы мои лимончики…

Соломон усадил Василия в кошачью коробку. Кот тут же высунул морду в специальное отверстие и замер, не сводя пристального немигающего взгляда с Соломона. Соломон пристегнулся в кресле. Откуда-то снизу запахло дымом.

Вы растёте в Сони на балкончике…

...

***

Данька попытался было колотиться в дверь, но больно ушиб руку. Стрелять он так и не решился, опасаясь испортить хорошую вещь.

Когда сцена под его ногами стала угрожающе двигаться, Данька поспешил к выходу.

Что он видел дальше, то видел и весь Качибей.

Лёгкими спичками осыпались с оперы строительные леса. Задрожала земля, из-под здания повалил дым.

Потом медленно, как во сне, та часть крыши оперы, что была над сценой, разделилась на лепестки. Этого с улицы никто не мог рассмотреть, но слышен был лязг и грохот жуткий. Уже собралась огромная толпа самых бесстрашных и любопытных существ в мире – качибейских зевак. Пахло гарью, качибейцы охали и свистели, иностранцы тоже что-то щебетали на своём птичьем языке, хохлушки крестились, поминая попеременно то бога, то чёрта. Беспризорники, не теряя времени, таскали кошельки.

Со скрежетом выдвинулась вверх и возвысилась над Качибеем ракета Туманского. Включились вдруг рупоры на столбах и стали передавать на весь Качибей голос Соломона.

А Соломон пел:

На Садовой Беня жил,

Беня мать свою любил.

Если есть у Бени мать,

Значит, есть куда послать.

– Хоть бы что приличное, – возмутился какой-то интеллигент, но был зацыкан окружающими.

Ой, лимончики, вы мои лимончики…

Толпа дрогнула, заволновалась. Здание оперы и площадь перед ним трясло уже нешуточно.

Вы растёте не в моём саду…

Замер весь город. Перестали плакать младенцы, умолкли птицы, остановились трамваи. Застыли в воздухе дирижабли, оборвались нестройные голоса патефонов. Где-то далеко, в балтском направлении захлебнулись и утихли коммунарские орудия, штурмовавшие подступы к Качибею. Люди забыли дышать.

И тут грохнуло.

Нечеловеческий звук прошёл такой волной, что отступил прибой по всему качибейскому побережью. Чёрный дым сплошным покрывалом накрыл Качибей, и город пропал, растворился во тьме.

Кажется, прошла вечность, прежде чем дым рассеялся.

Оглушённые, чёрные от сажи, красными глазами смотрели люди на руины, бывшие только что оперой. Один только Данька смотрел в небо, с которого сыпал серый пепел.

Сейчас

Бес названия

«Так. Во первых меня зовут Марик и ни каких вариантов.

Бабушка инагда зовёт меня Марочкой. Звучит наркомански и я угораю когда Ба так говорит. Одно временно меня выбешивает, что Марочка звучит как Ларочка. Девчачье имя.