Фарбрика - Страница 31

Внимание Фалехова отвлекла прелестная поклонница его таланта. Это была девица по имени Соня, юный цветок, выращенный на Слободе под крылышком у знаменитой Маньки, о чём Фалехов, разумеется, знать не мог. Соня, вся в белом и в чёрный горох, в перчатках и с зонтиком, волнующей походкой подошла к Фалехову и улыбнулась ему так, словно они были здесь только вдвоём, а «здесь» – это не меньше, как Рио-де-Жанейро. Соня особым своим взглядом посмотрела на Фалехова и робко протянула ему открытку для автографа.

Надо ли говорить, что Фалехов был совершенно очарован.

Он приостановился только на мгновение, и эта остановка стоила ему жизни. Неприметный юноша с глазами такими же мёртвыми, как у Сёмы Грача, тенью промелькнул за спиной Фалехова и растворился в толпе, оставив на память куплетисту подарок в виде финского ножика между рёбрами. Так же мгновенно исчезла и Соня. Только открытка с улыбающимся Фалеховым образца десятилетней давности осталась на мостовой. Рядом рухнул и сам куплетист.

...

***

Не оборачиваясь на начавшийся за его спиной переполох, Соломон продолжил путь. Каждое движение давалось ему теперь с трудом. Ноги налились чугуном, череп был сдавлен пульсирующим обручем, мостовая норовила перевернуться, раскачивалась и тянулась к Соломону.

Внешне этого никак нельзя было заметить. Выглядело всё так, будто Соломон просто шёл вперёд.

Но это был не весь Соломон. Большая часть его осталась лежать на мостовой, рядом с Фалеховым. Мысль о том, что этого человека одним только словом, рисунком на салфетке, убил он, мысль эта, огромная и колючая, закрывала собой мир. Но он не жалел и не сомневался.

На ходу выбрасывая кота, обогнал Соломона громила – и моментально растворился в толпе, навсегда исчез из Качибея и из нашей истории. Пробежал мимо Данька, пронеслись ещё какие-то люди. За спиной свистели в свисток и гудели автомобильным клаксоном. Падали в обморок и возмущенно ахали. Рыдали и истерически хохотали.

А Соломон просто шёл.

...

***

Дверь центрального входа в оперу была, конечно, заперта. Без стеснения и даже с неожиданной сноровкой Соломон открыл её универсальным ключом, вынутым из саквояжа. Набор таких ключей, иногда называемых отмычками, Соломон ещё до революции реквизировал у одного малолетнего… скрипача и с тех пор всегда носил с собой. Мало ли что.

Внутри было темно и пыльно, так что дверь Соломон прикрывать не стал: какой-никакой, а свет. Стены фойе были всё так же черны, как и год назад, когда Соломону довелось побывать здесь после пожара. Даже запах гари не исчез.

Понятно, что Туманский ни минуты не занимался реставрацией здания.

Соломон уверенно пошёл по лестнице ко входу в зал, где его ждала непроглядная тьма. Но слева от двери Соломон нащупал рубильник, без всякой надежды дёрнул за него. И, чудо: в нескольких местах, освещая дорогу к сцене, загорелись слабым неверным светом электрические лампочки.

Партер оказался загромождён лабиринтом каких-то вспомогательных конструкций, мусором, обломками труб и самой диковинной формы деталей. Кое-как пробираясь через этот бардак, Соломон двинулся к сцене.

От сцены осталось мало что. Теперь это было сооружение с абсолютно другим предназначением. Постамент для памятника, который сам себе воздвиг Туманский.

Прямо из сцены вырастала и уходила конусом куда-то в потолок огромная, восхитительная, блестящая ракета.

Соломон замер без движения. Ракета была хороша. Ничего красивее Соломон не видел.

Но в одном Фалехов был прав.

Настройщик вдруг в красках, очень достоверно и живо вообразил, как гигантскую эту работу Туманского, махину, на которую тот в буквальном смысле положил жизнь, разбирают на части и отправляют в переплавку. Соломон мысленно видел уже человека в чёрном кожаном плаще, это был Данька с его холодными глазами и мрачной решимостью на лице. Данька коротко взмахивал рукой, и ракета отправлялась под пресс. Внутри ракеты при этом Соломону почему-то причудился кот.

Нет, нет, нет. Не бывать такому.

Детское какое-то чувство поднималось из самой груди Соломона и кружило голову.

Соломон обошёл сооружение кругом в поисках входа. Дверь тотчас нашлась: круглая, без всякой ручки или иного приспособления для открывания, только в центре её было углубление в виде следа кошачьей лапы.

– Хм, – сказал Соломон.

– М-р-ркрхрм, – прокряхтело над ухом в ответ. Соломон обернулся. На строительных лесах чуть в стороне от сцены сидел механический кот.

– Василий? – удивился и обрадовался Соломон. – Кис-кис-кис.

Кот послушно спрыгнул – так, что ветхие половицы хрустнули под его лапами, – и деловито подошёл к Соломону. Не вполне ещё понимая, что делает, Соломон взял Василия на руки и ткнул кошачьей лапой в углубление на двери.

Лапа вошла идеально.

Раздался скрежет, гул, откуда-то снизу, из-под сцены потянуло дымом. Дверь со скрипом отворилась. Пригнувшись и не отпуская кота, Соломон вошёл в узкую, не шире гроба, камеру – по всей видимости, шлюз. За следующей дверью он обнаружил небольшое, но довольно уютное и светлое помещение.

Соломон был внутри ракеты Туманского.

Устроено здесь всё было чрезвычайно просто. Полукругом пульт управления, с лампами и рычагами. Вертящееся кресло. Запирающаяся кошачья коробка прикреплена к полу – для Василия.

Стены состояли из переплетения металлических труб с клапанами и без таковых, за трубами видна была сложная поршневая система, какие-то валы и огромные шестерёнки; всюду были измерительные приборы с датчиками, стрелками и лампочками. Туманский не стал тратить время на внутреннюю обшивку ракеты, и её механизм был теперь на виду.