Фарбрика - Страница 30

Фалехов был бледен. Высокий лоб куплетиста портила вертикальная морщина, которая выдавала его напряжённое состояние.

Соломон рисовал на салфетке.

– Что вы рисуете? – заинтересовался Фалехов, и Соломон продемонстрировал ему городской пейзаж – схематичный, но вполне узнаваемый: из крон каштанов поднимался купол оперного театра. Лицо Фалехова сделалось равнодушным, морщина на лбу разгладилась. Фалехов закурил папиросу.

– Туманский был ваш друг. – Фалехов сощурился и внимательно смотрел на Соломона. – И мне он был не чужой человек.

Соломон кивнул. Фалехов продолжил:

– Туманский делал большое дело. Нельзя, чтобы теперь всё пропало.

– Вы говорите за ракету? – уточнил Соломон.

Фалехов кивнул и нервно оглянулся по сторонам.

– Именно.

– Что ей сделается, – сказал Соломон. – Ракета – она не человек.

– Никак нельзя, чтобы ракета досталась коммунарам. – Фалехов по артистической своей привычке все слова произносил очень чётко и раздельно.

– Отчего же?

Куплетист, не видя в Соломоне сочувствия, отвечать не стал, потушил папиросу и в один глоток допил молоко.

Разговор не ладился. Некоторое время помолчали.

– Соломон, не будемте темнить. У меня к вам простое дело. Продайте мне кота.

– Кота Туманского?

– Его. Василия. Вам он совершенно ни к чему, вреден даже. Скоро здесь появятся коммунары, и такие коты пойдут под пресс вместе со своими хозяевами. А я увезу его. Хоть бы и в Германию.

– Что вам с того кота? Пусть себе идёт под пресс, не жалко. Животное вредное, да и кряхтит препаршиво, – равнодушно ответил Соломон, несколькими уверенными штрихами дорисовывая на салфетке рядом с оперой весьма точный портрет Фалехова.

Но куплетист не смотрел больше на салфетку. Фалехов нервничал всё заметнее, то и дело оглядывался на бульвар, точно высматривая кого-то. Он отвечал Соломону принуждённо, видно было, что разговор тяготит его, но что неприятное это дело он намерен довести до конца. Фалехов сказал:

– Решительно не понимаю вас, Соломон. Вам же не дорог этот кот.

По лицу Соломона нельзя было увидеть, как ему нравилась вся эта комедия. Лицо Соломона было непроницаемо и серьёзно. Он только слегка наклонил голову вперёд, чтобы взглянуть на Фалехова поверх очков.

– А что Туманский? Не хотел продать вам кота?

Фалехов поджал губы, отчего стал похож на популярную открытку, где он же был изображён в роли босяка.

Соломон смотрел на Фалехова особенным своим взглядом, понимающим. Этот взгляд Соломон выработал за пятьдесят лет работы настройщиком. Так он смотрел на юных качибейских пройдох, которые грубыми, варварскими методами выводили из строя скрипки и иные инструменты, после чего рассказывали родителям небылицы о бестолковом настройщике, – только бы выиграть себе свободный от музыкальной каторги день. Фалехов не знал этого взгляда. Фалехов вырос в другом городе, там он ломал свою скрипку и портил нервы воспитателям. Он пожал плечами и демонстративно отвернулся к бульвару, делая вид, что любуется девушками.

Соломон как раз дорисовывал на салфетке чёрную птичку вроде грача, когда Фалехов увидал наконец в конце бульвара что-то радостное. По всему выходило, что обрадовал Фалехова тот самый бандит, что ограбил квартиру Соломона. Бандит с постной физиономией приближался теперь к террасе по бульвару. Пиджак его бугрился и шуршал. Всё это Фалехов разглядел в секунду, вздохнул с облегчением и вновь обернулся к собеседнику.

– Знаете, Соломон, пожалуй, хватит этих танцев. – Тон Фалехова поменялся, стал деловым, жёстким. В сочетании с его высоким артистическим голосом это производило впечатление. – Вот как мы теперь поступим: вы пойдёте со мной. Чтобы обошлось без споров и сюрпризов, предупреждаю: в правой моей руке, под плащом, шестизарядный револьвер системы Смита-Вессона, и дуло этого револьвера смотрит прямо на вас.

Соломона, кажется, не впечатлила история с револьвером, но он послушно поднялся. Лицо его имело совершенно беззаботное выражение.

Едва Соломон и Фалехов покинули террасу, к их столику подошёл юный официант, чтобы собрать посуду. Официант заметил салфетку, уголок которой Соломон предусмотрительно придавил солонкой, а на салфетке – силуэт грача. Оставив посуду тут же на столике, не сняв даже фартук, мальчик короткой дорогой помчался в «Фанкони», где человек по имени Сёма Грач обыкновенно обедал в это время дня.

...

***

Соломон не спрашивал, куда идти. Он неторопливо шёл к опере. За ним следовал Фалехов, через правую руку которого всё ещё был перекинут плащ. Фалехову без плаща было зябко, оттого он хмурился и хотел идти быстрее, но подгонять Соломона не решался, опасаясь публичного скандала и срыва так удачно сложившихся обстоятельств.

На почтительном расстоянии держался громила с котом за пазухой. Процессию замыкал встревоженный Данька.

Несмотря на прохладную ветреную погоду, бульвар был полон жизни. Пожилые дамы совершали моцион, спешили по делам курьеры, праздно шатались разнообразные иностранцы: марокканцы, сенегальские негры, греки, итальянские и французские моряки; оборванцы искали наживу. На углу стоял мальчик с газетами. «Обокраденная почта! Свободные мысли! Коммунары идут!» – кричал он. Мальчик попытался всучить газету Фалехову, но был отпихнут раздражённым артистом.

Уже у самого здания оперы, под каштанами рядом с тумбой Морриса, печальной и ободранной, вектор событий изменился самым неожиданным образом.