Фарбрика - Страница 51

Отто Францевич крадучись подошёл к столику, старательно обходя самые скрипучие половицы, спрятал баночку в карман и покинул комнату. Только в прихожей он позволил себе немного расслабиться и вздохнул с облегчением. Гошенька, проникшийся серьёзностью момента и оттого непривычно тихий, уже ждал у двери.

...

***

Это была настоящая буря, прекрасная в своём справедливом гневе, направленном, конечно же, только на Отто Францевича и ни на кого больше. Мир, его мир мог быть разрушен! Отто Францевич шёл сквозь дождь, не чувствуя острых уколов ледяных капель. Только луна занимала сейчас его мысли, Отто Францевич слышал, как бьётся она в тесной банке, желая выйти наружу, и бормотал тихонько всякую ерунду, какой обычно успокаивают маленьких детишек:

– Не бойся, милая, не бойся, скоро старый Отто тебя выпустит, и всё будет хорошо.

До озера оставалось каких-то двадцать метров, когда Отто Францевича догнала маленькая запыхавшаяся старушка.

– Опять пугал Никитишну! – возмущённо крикнула она. – И зачем про меня небылицы рассказываешь? Ишь! Нет уже нашей бабушки! Где ж это такое видано!

– После, поговорим об этом после! – Отто Францевич ускорил шаг.

– И Гошеньку надо бы к ветеринару… – невпопад ответила жена.

Озеро казалось совершенно чёрным, дождевые капли покрывали его обыкновенно гладкую поверхность мутной рябью. Старушка и Гошенька остались чуть в стороне, а Отто Францевич, приблизившись к самой кромке воды, достал баночку с луной. Прежде чем открутить крышку, он несколько секунд любовался её причудливым содержимым.

Чёрный камушек с дырочкой посредине отдала ему девочка, которая гуляла в парке с няней. Желание у неё было такое же маленькое и милое, как она сама, – девочка хотела, чтобы родители подарили ей рыжего котёнка. Потемневшую монету вручил Отто Францевичу молчун лет семи, мечтавший стать космонавтом. Половинкой жука поделился кудрявый малыш в синем комбинезоне, который убежал от своего старшего брата и бродил по парку, наслаждаясь свободой.

У всех ингредиентов были когда-то маленькие хозяева.

Сейчас эти крошечные кусочки луны мерцали своим особенным светом, каждый был по-своему хорош, как и те дни, которым они дали жизнь. Но особенно ярко светился хвост ящерицы – его день ещё не наступил, а оттого был бесконечно прекрасным.

Буря внезапно утихла, уступив место оглушительной ночной тишине. Отто Францевич открутил крышку, и луна, теперь уже полная, выплыла из банки прямо в воду. Оставляя за собой серебристую дорожку, она направилась к горизонту.

Чёрная дыра вместо сердца

Тебе было тридцать пять, когда ты остановил свой пикап у этой чёртовой забегаловки. Одно неправильное решение, и ты будешь ненавидеть себя всю жизнь. Когда ты вспоминаешь об этом, суставы начинают скрипеть, кости ломит, зубы норовят укусить язык. В этом городе даже собственное тело ведёт себя непредсказуемо.

Потому ты предпочитаешь не вспоминать. Что угодно, только не это.

Но воспоминания коварны, пробираются в мельчайшую брешь, и тщательно продуманная оборона мгновенно рассыпается детскими кубиками.

Тебе было тридцать пять. Ты заказал чашку кофе и черничный пирог.

И остался здесь навсегда.

Такое случается: человек едет с Восточного побережья на Западное. Не такая уж глупая затея, если всё, что у тебя есть, – ржавый пикап тридцать девятого года. Когда ты уходил на войну, у тебя были родители, братишка, дом в Нью-Арке, жёлтый «Форд» и девушка Лиза. Пока ты спасал мир от нацистов, родители умерли, братишка ловко спустил в карты все сбережения и дом в придачу, а сам уехал за счастьем в Калифорнию, прихватив с собой девушку Лизу. Всё, что тебе осталось, – облезлый «Форд» в потёках ржавчины и безмерное удивление. Как можно было за три года превратить новенький пикап в груду ржавого железа?

«Форд» разваливался на глазах, и ты решил устроить ему шикарные проводы длиной в три тысячи миль. Возможно, думал ты, где-нибудь в Форт-Брэгге, прогуливаясь по пляжу, ты случайно встретишь Лизу. Чего не бывает в этой жизни.

Ты собрался проехать всю Америку насквозь и застрял в самом её сердце.

Дело было, конечно, в официантке.

Ты и теперь помнишь её глаза – ядовито-зелёные, прозрачно-синие, оранжево-огненные, как болото, как море, как закат.

Иногда ты заходишь в «Двойной К.» и пристально рассматриваешь девушку за стойкой. Это никак не может быть та самая официантка. Разве что её внучка или правнучка. Возможно, ту звали Энни?

Нет, её всегда звали только так: Элли. Об этом шепчет тебе чёрная дыра, поселившаяся на месте сердца.

Дыра холодна. Из неё веет сквозняком. Дыра коварна. Едва ты закрываешь глаза – падаешь в неё, как распоследний кролик.

А когда долетаешь до дна, тебе снова тридцать пять.

– Эй, мистер, что за номера на вашем пикапе?

– Это номера Массачусетса, зайка. Кто научил тебя заваривать такой вкусный кофе?

Ты никогда не умел лгать, но девочка краснеет от твоей неловкой похвалы, и это лучшая награда за ложь.

– Мистер, мне жаль, но черничный пирог будет готов только через тридцать минут. Утреннюю порцию размели дальнобойщики – они такие прожоры! Может, попробуете фирменный пудинг матушки Грэй?

– Я подожду черничный пирог, детка. Мне некуда спешить.

Тридцать минут. Этого достаточно, чтобы пригвоздить твою жизнь к Невервиллю, словно очередную бабочку к рассохшейся доске.

Ты мог бы сказать:

– К чёрту пирог, милая. Если честно, пироги я не люблю с детства. Классный кофе у вас тут, но мне, пожалуй, пора.