Фарбрика - Страница 47

Только теперь Койот осознал, что в Доме не было ни одного окна.

Лестница призывно скрипнула. Сердце Койота запнулось, ноги стали ватными. Теперь, когда он вынес из Дома всё, в чём была хоть капля света, Койот ещё больше боялся подвала. Какими должны быть воспоминания, чтобы хранить их за постоянно запертой дверью? Что спрятал бы там сам Койот?

Он не хотел об этом думать. Но сейчас нужно было пройти мимо этой двери. На чердак.

Он подошёл к лестнице, сделал глубокий вдох и, перескакивая через ступеньки, побежал наверх. И пока он поднимался, его не покидала надежда, что там, наверху, он найдёт вернувшуюся Мартышку.

Чердак был пуст.

Но по крайней мере тут было окно. Маленькое окошко, проделанное на уровне глаз Койота. Рядом с ним стоял Мартышкин стул с грязными отпечатками маленьких ног.

Когда Койот подошёл ближе и попробовал выглянуть, ему показалось, что окно втягивает его в себя, в глазах на мгновение стало темно, голова Койота закружилась и наполнилась неприятным гулом. Он потерял сознание.

Открыв глаза, Койот обнаружил, что сидит – и сидит явно не на чердаке. Левым глазом он не видел ничего, правый показывал картинку расплывчатую, нечёткую. И очень странную. Над Койотом склонилась Толстуха.

– Вы в порядке? – обеспокоенно спросила она. – Может, уложить вас?

Койот попытался пошевелиться – и не смог. Он чувствовал руки и ноги – но как нечто чужеродное, не принадлежащее ему и очень тяжёлое, словно мешки с мокрым песком. Он застонал. Точнее – хотел застонать. Вместо этого – издал едва слышный звук, похожий на скрип. Во рту было сухо и горько, распухший язык едва шевелился. Толстуха ещё мгновение внимательно всматривалась в него, прежде чем отойти. Когда её туша пропала из поля зрения, Койот разглядел окно и знакомый унылый пейзаж. Нет, не может быть.

Толстуха вернулась, теперь она была в очках, которые ей удивительно не шли. Она взяла с подоконника зелёную книгу. Странная жалость к себе охватила Койота. Он вспомнил последний Мартышкин взгляд. Койоту показалось, что глаза его наполнились слезами. Он моргнул. Толстуха по-своему истолковала это движение.

– Мальчика не будет, – сказала она с сожалением. – Сегодня я вам почитаю. Люблю Диккенса.

«Сон. Дурной сон. Нужно проснуться», – яростно думал Койот, слушая неожиданно приятный голос Толстухи. И понимал: нет, это не сон. Ясно, почему Мартышка не любила выглядывать в окно. Лучше сидеть в Доме, пыльном и грязном, но полном игрушек, чем видеть большой мир так. Вот только Дом теперь пуст. Почти. Койот вспомнил о двери в подвал и зажмурился что было сил…

…Койот не сразу понял, что стоит у чердачного окна и царапает ногтями стену.

Какая-то навязчивая мысль противно жужжала в уголке сознания, не давая осмыслить увиденное за окном.

Что-то он успел краем глаза заметить по пути на чердак. Что-то важное.

Дверь в подвал.

Как во сне, сам не веря, что делает это, Койот медленно вышел на лестницу и стал спускаться.

Дверь в подвал.

Что-то с ней было не так.

Койот боролся за каждый шаг. Он не хотел вниз. Не хотел видеть эту дверь. Лучше уж оказаться в лапах Упыря, чем видеть эту дверь. Лучше вечность сидеть без движения в приюте для престарелых и слушать, как Толстуха читает Диккенса.

Но его точно волокла какая-то сила.

Шаг, ещё один, поворот. Ступенька, ступенька. Первый этаж. Поворот. Дверь.

Он никогда не подходил к ней так близко. Никогда так явно не чувствовал тошнотворный запах, доносящийся из-за двери в подвал. И холод. И пустоту.

В сером полумраке Койот увидел: ручка двери медленно поворачивается.

Енотовый атлас

Героя зовут, скажем, Козликов. Герой высок, тощ и чихает через слово. Впрочем, говорит Козликов редко. Работает Козликов ночным продавцом, а потому спать ему положено днём. Спать днём – последнее дело, днём человеку снятся самые паршивые сны. Но Козликов, не будь дурак, спит ночью, подперев острый свой подбородок костлявой рукой.

Козликову снится, что он – енот, к длинному пушистому хвосту которого привязаны консервные банки. Банки эти звонко тарахтят по асфальтированному шоссе, которое еноту-Козликову необходимо перейти, чтобы достичь наибольшего счастья, какое только возможно в этом мире. На противоположной стороне шоссе, кстати, расположена заправка «Шелл», где ночным продавцом работает наш Козликов. Непростая задача усложняется тем, что всякий раз, когда коварные банки звенят, ударяясь о шоссе, Козликов просыпается: одновременно со звоном банок в настоящем мире Козликова звенит дверной колокольчик, входит покупатель. Кто таков этот покупатель, зачем мешает он исполнению козликовского счастья – этого мы не знаем. Но нам известно, что, просыпаясь, Козликов оставляет своего енота с банками одного посреди шоссе. И каждый раз, оставленный проснувшимся Козликовым, енот этот гибнет под колёсами скоростного автобуса. В последнее мгновение своей бессмысленной жизни енот успевает подумать: «Отчего так нелегка енотская моя доля? Зачем не родился я, скажем, Козликовым – ночным продавцом, высоким, тощим и чихающим? И, главное, кто привязал к моему длинному пушистому хвосту эти консервные банки?»

Енот закрывает глаза, чтобы тотчас открыть их и осознать себя юным Аркадием, человеком сложной судьбы. Аркадию всего восемь, но взгляд его полон нечеловеческого страдания. Каждую ночь Аркадию снится один и тот же сон, и сон этот, вы не поверите, в точности повторяет историю давешнего енота. Юный Аркадий в этом сне – скоростной автобус, который несётся на трагический звон енотовых банок. За одну ночь Аркадий сбивает не менее семнадцати енотов.