Фарбрика - Страница 27

Соломон перевернул пришельца и увидел его лицо – самой бандитской формы. Грязные волосы неопрятно спадали из-под картуза на крупный лоб. Платье соответствовало. Под бурым пиджачишкой виднелась нестираная рубаха с национальной вышивкой. Кисти рук скрыты перчатками. Соломон приподнял левую руку гостя, задрал рукав и охнул, разглядев и нащупав металл вместо обыкновенного человеческого запястья.

Визитёр, как будто не приходя в сознание, трагически застонал.

Тут надо объясниться: Соломон никогда не был трусом. Но он был человек рассудительный. Приди к Соломону ещё за пять лет, за три года до того подобный тип с металлическим запястьем, упади он хоть в десять обмороков – Соломон не изменился бы в лице. Но в те дни, когда произошла эта история, с металлическими частями тела уже не разгуливали вот так запросто.

И Соломон оставил пришельца лежать на полу, а сам отправился к Мусе Лазаревне за советом и аптечкой.

Муся Лазаревна была мудрая женщина.

– Это провокатор, Соломон, – сказала она.

– Пусть так, Муся, – отвечал Соломон. – Но прежде он человек.

Соломон взял аптечку, а Мусю Лазаревну решительно усадил на табурет и велел дожидаться его, Соломона, возвращения.

– Муся, ты знаешь, что делать, если вдруг, – напомнил он.

Когда Соломон с аптечкой вернулся в мастерскую, посетителя там уже не было. Сказать, что Соломон не удивился, – ничего не сказать. Соломон не удивился совсем. Будь у него самого металлическое запястье, он тоже не стал бы разлёживаться в чужих каморках. Только один человек на весь Качибей не прятал свою механическую руку. То был куплетист, скрипач и мим Фалехов, любимый артист всего города, который от каждой новой власти получал официальную разрешительную печать для правой руки. Да и Фалехова едва не забрали при очередном нашествии коммунаров, когда сплошной сеткой сгребли последних имперских недобитков – так звали мехов весёлые русские морячки. Увезли стариков и совсем ещё детей, увезли маленького Пицульского. Соломон знал этого мальчика, у него были слабые ноги, так отец за месяц до революции неосмотрительно купил ему новые. И где теперь ходит Фроя Пицульский на своих металлических ногах?

...

***

Было уже совсем темно, когда Соломон шёл из мастерской домой, на Балку, по пустынному неосвещённому переулку. В саквояже его среди инструментов мирно дремал кот Туманского, забранный у Муси Лазаревны.

Качибей наполнился запахом дыма – ночи были ещё холодны, и к вечеру хозяйки протапливали дома. Из приоткрытого окна второго этажа слышался высокий хрипловатый голос:

Если есть у Бени мать,

Значит, есть куда послать!..

Соломон прислушался и горько усмехнулся: патефон. За три года революционерам всех цветов удалось отбросить Качибей на десятилетия назад. Руководствуясь разными мотивами, баловни случая, по очереди становившиеся во главе Качибея, в несколько приёмов очистили город не только от людей-мехов.

Громоздких металлических грузчиков, примитивных болванов с тремя шестерёнками, и уголь для них в порту стали выдавать по списку. Большую часть работы, которую ещё позапрошлой зимой выполняли такие вот болваны, теперь приходилось тащить на себе обыкновенным людям. Только и радости от этого, что замолчали наконец даже самые крикливые технофобы. Одно дело – теория, когда всё больше про других, но с глубоким пониманием вопроса, другое – собственные отмороженные пальцы и сорванные спины. Побывав хозяевами города дважды, больше всего вреда механическому оснащению Качибея нанесли коммунары. Для нужд порта они оставили пятерых механических грузчиков, остальных перековали в солдат. Вся современная техника, в том числе радиоприёмники, исчезла уже при Гетмане. Куда? Вопрос. Удивительно, как ещё функционировали трамваи и фуникулёр.

Неожиданно на пути Соломона вырос чёрный силуэт, большой и неопрятный.

– Руки вверх, папаша, – сказал силуэт. На мгновение его осветил прожектор дирижабля, медленно проползшего по ночному небу, и Соломон разглядел знакомое неприятное лицо: именно этот человек приходил сегодня полежать к нему в мастерскую.

– Брось этих глупостей, мальчик, – спокойно отвечал настройщик. – Что ты хочешь со старого Соломона? Ты ошибся адресом.

– Не надо шуток, папаша. Саквояж, быстро. Не то я тебя мигом вычеркну из городского справочника.

Соломон поморщился от такой пошлости. Качибей мельчал, мир катился в пропасть – и это была печаль. Куда-то исчезал неповторимый стиль города, растворялся ли революцией, смывало ли его волной оборванцев, заполонивших Качибей в последние годы.

Но расстаться с саквояжем Соломону не пришлось. Откуда-то из-за его спины появилась ещё одна тень, на этот раз невысокая, но очень уверенная.

– Вычёркивал один такой, – сказала вторая тень знакомым звонким голосом. Дальше события в переулке развернулись и свернулись стремительным галопом. Соломон ещё только соображал, где он мог слышать второй голос, когда хозяин этого голоса точным ударом уронил бандита на мостовую. Бандит отполз на несколько шагов, ловко перевернулся на четвереньки и с низкого старта унёсся прочь. От стены отделились две тени и бросились следом.

Спаситель обернулся к настройщику.

– Не зашиб? – заботливо поинтересовался он, и тут Соломон узнал Даньку.

Данька был как раз из тех оборванцев, что появились в Качибее после революции. Одно время он крутился рядом с Туманским, считая Мойшу за великого учёного, но быстро распознал в нём сумасшедшего и разочаровался. После Соломон не раз встречал Даньку и в подозрительной компании цыган, и в солидном обществе гимназистов. Юноша всегда был приветлив и учтив с настройщиком, но взгляд его оставался холодным. Соломон не доверял Даньке. Соломон доверял своему чутью, которое за семь десятков лет не подвело его ни разу. Нередко Соломон понимал про жителей Качибея такое, чего они не знали о себе сами, Данька же оставался для него тайной. Но это полбеды. Бандит ли, жулик или обыкновенный горожанин – любой человек мог рассчитывать на симпатию Соломона, но в Даньке было что-то совершенно чужеродное, неприятное и непонятное Соломону. Данька был человеком нового мира, такого, в котором бесследно исчезают из города все радиоприёмники, а рабочих перековывают в солдат. И этот мир, и люди этого мира не находили места в сердце Соломона.