Фарбрика - Страница 91

Зайц молчал, как молчал он всегда, сколько я его знал. Айк хмуро бродил кругами, затаптывая чёрные побеги. Больше всего напоминали они брошенных кукол, не умеющих самостоятельно продолжить спектакль. Один только Уле держался молодцом. Словно не замечал чёрных трещин и не чувствовал запаха безнадёжности, которым наполнился мир.

– Ха! – воскликнул он, указывая куда-то наверх. – Вы только посмотрите!

Взрыв как будто уничтожил завесу, скрывавшую Фарбрику от фракталов. Они стремительно набросились на новую добычу, прорастая сквозь стены и окна, слизывая огонь холодными языками, и уверенно подбирались к крыше. На самом краю которой стоял Маук.

– Что ж, пора кое-кому ответить на вопросы, – решительно сказал Уле.

Он подошёл к воротам Фарбрики. Почувствовав его приближение, наружу посыпали шорхи, щуря довольные мордочки на свет.

– Вот ведь живучие твари, ничего не боятся, – хохотнул Уле, делая обманный выпад ружьём в сторону ближайшего шорха. Тот невозмутимо отвернулся и принялся грызть фрактал.

Уле обернулся к нам:

– Ну, что стоите?

Зайц неуверенно оглянулся на Айка.

– Мы не пойдём туда, – сказал Айк. – И тебе не нужно, Уле.

Старик удивлённо вскинул брови, усмехнулся с жалостью:

– Нешто испугались жалкого фокусника в фуражке?

– Некоторые вопросы лучше не задавать, дорогой Уле. Пока ответ не прозвучал, ты волен оставаться тем, кем хочешь.

– Ты, Айк, иной раз так скажешь, что полосат не разберёт. Нет уж, я предпочитаю определённость.

Уле махнул рукой и скрылся в темноте умершей Фарбрики.

Айк покачал головой. Подобрал с земли несколько клочков бумаги, оставшихся от умолкнувшей рукописи.

– Позволите мне забрать это? – спросил он у меня.

Я пожал плечами.

Отчего-то я чувствовал вину. Не только перед Зайцем – перед ними обоими. И перед стариком Уле.

Я хотел было на прощание взлохматить волосы Зайцу, но вместо этого только неловко махнул рукой.

Айк усмехнулся.

– Прощайте, Бах.

Внутри Фарбрики было черно и нестерпимо пахло гарью.

Конвейер стал похож на мифическое чудище, грозно топорщился обрывками ленты и изломанным металлическим каркасом. Я подошёл ближе в надежде разглядеть дыру, через которую настоящий Бах провалился в картонный город. Но там, где я ожидал её увидеть, ветвились, тянулись во все стороны цепкие побеги фракталов.

Сверху послышался гулкий звук. Уле стучал подмётками по ступенькам. Я поспешил следом и вскоре обогнал неповоротливого старика. Сквозь маленькие окна проникали тусклые лучи, освещая наш путь: лестница причудливо петляла в изгибах мёртвого конвейера. Там и здесь, на трубах и ступеньках, на решётках и конвейерной ленте темнели силуэты шорхов.

Маук по-прежнему стоял у края крыши. Прямой и суровый в своём дафлкоте и морской фуражке.

– Рад видеть вас, Бах. Вы вовремя. Сейчас начнётся самое интересное.

Лицо его, впрочем, не выражало особой радости.

Я молча подошёл и встал рядом. Ветра не было.

Все слова, все упрёки, заготовленные для этого разговора, исчезли разом, когда я взглянул на город. Фракталы стремительно расползались по улицам, укутывая собой мостовые, здания и деревья. Почернел океан. Только бледное небо кое-как спорило ещё с бесконечной чернотой. Но я видел, как её острые ветви разрывают горизонт.

– Вот она, Бах, судьба любого мира, из которого ушёл последний человек. И, хочу заметить, это был весьма упорный человек.

– Вы обо мне?

– Разумеется. О ком же ещё?

Он проследил мой взгляд. Внизу можно было ещё рассмотреть фигуры Айка и Зайца: они целеустремлённо петляли в лабиринте фракталов.

– Неужели, Бах, вы до сих пор ничего не поняли? Старик Уле, Айк, Зайц, которого вы так самоотверженно и нелепо спасали сейчас от огня…

Маук расхохотался.

– Продолжай. Что же ты замолчал? – услышал я за спиной голос Уле. Щёлкнул затвор.

Неожиданно я понял: Айк был прав. Иную правду лучше не знать.

– Не нужно, Маук. Не говорите!

– Ну почему же. Зачем молчать, если человек, – Маук обернулся к Уле, во все зубы улыбнувшись на последнем слове, – настаивает.

Он сделал шаг, другой. Уле остался на месте и вскинул ружьё.

– Вы слишком надолго задержались здесь, Бах. – Маук говорил, обращаясь ко мне, но смотрел при этом на старика. – Когда ушли все, кроме вас, Бах, мир из последних сил оставался таким, каким его привыкли видеть вы. Он строил декорации, имитировал подобие жизни. Реальность – очень преданная штука, способная на всё ради человека. Но вот последний человек покидает её, декорации рушатся, и мы видим…

В этот самый момент Уле выстрелил.

Свинцовые шарики летели медленно, нехотя. Я как раз успел сосчитать их (пять шариков), когда они добрались до Маука и мгновенно оставили от его дафлкота одни дыры.

Из дыр вместо крови хлынули шорхи.

Я в ужасе перевёл взгляд на Уле. Руки старика дрожали, глаза наполнились слезами.

Я нерешительно склонился над Мауком, чтобы разглядеть шорхов, деловито покидающих тонущий борт. Поучительное зрелище.

– Уле, что вы…

Сзади раздался ещё один выстрел.

Одновременно послышался тошнотворный писк ржавого металла. Обернувшись, я увидел, как лицо Уле осыпается старой штукатуркой. На месте, где только что были глаза, нос, улыбка, с ржавым скрипом детских качелей крутилось колесо, внутри которого деловито бежал шорх. Я подумал: как это огромное колесо помещалось в сравнительно небольшой голове старика?

Вслед за лицом осыпалась одежда, открывая сложную конструкцию из шестерёнок, ремней, колёс и шорхов.