Фарбрика - Страница 81

Мурзыкин попытался было незаметно уйти, но Птенчиков грубо задержал его и продолжил:

– Далее, сам посуди: если вселенная расширяется, значит, кому-нибудь это нужно? Посему – тайным голосованием назначить и без промедлений казнить зачинщика! Казалось бы – ерунда, блажь. А народу – веселье. Праздник и гуляния! – Птенчиков рассмеялся белугой, от смеха сделался багров и страшен. Шляпа Птенчикова слетела с лысой его головы.

Тут Мурзыкин не сдержался. Ласково ударил он Птенчикова стулом по шее, отчего тот незамедлительно рухнул на пол. От такого зрелища расхохотался уже Мурзыкин, расплёскивая направо и налево тёмную свою энергию. Как говорится, сапожник, вылечи себя сам.

Мурзыкин допил простоквашу, прислушался к расширяющейся вселенной, сверился с часами и удовлетворённо улыбнулся круглым лицом.

Шляпу Птенчикова Мурзыкин аккуратно прибрал. В хозяйстве пригодится.

Unsigned long long

Искажение пространства

Он очень далеко, но я отовсюду могу рассмотреть его тяжёлую обсидиановую фигуру. Черты лица грубые, неаккуратные. Резкими штрихами морщины, пустые глаза, кривой рот.

Король смотрит ласково и кивает. На самом деле чёрный ублюдок спит.

Королю снится маленькая девочка, которая никогда не проснётся.

2

Он разделил мою жизнь на зёрнышки и выкладывает их на шахматную доску. Одно, два, четыре, восемь, шестнадцать…

Восемнадцать квинтиллионов четыреста сорок шесть квадриллионов семьсот сорок четыре триллиона семьдесят шесть миллиардов семьсот шесть миллионов пятьсот пятьдесят одна тысяча шестьсот пятнадцать зёрнышек.

Перфекционизм

В который раз это повторяется? Сосчитать невозможно. Я ставлю зарубки на деревьях, но они уползают прочь. Всякий раз, сбиваясь со счёта, я начинаю сначала. Думаю: этот перфекционизм до добра не доведёт. Но ничего не могу с собой поделать. Восемнадцать квинтиллионов? Попробуйте досчитать хотя бы до тысячи и не сбиться!

Я никогда не умру.

Середина мира

Поезд давно сгнил, ржавые вагоны дремлют на дне ручья, царапая зеркальных карпов битыми стёклами окон. Я ловко перепрыгиваю ручей и добираюсь до середины. Я делала так тысячи раз. Оглядываюсь.

Армия

Призрачная армия моих дней замерла в ожидании. С каждой неудачной попыткой их всё больше остаётся у меня за спиной. Им тесно и душно. Смотрят устало, мрачно. Моя армия давно не верит в меня и эту войну. Они знают: я усну, едва попытаюсь пройти мимо короля и спрыгнуть с доски. И мне приснится, что чёрный король где-то очень далеко. Видит во сне маленькую девочку, которая существует, только пока он спит.

В этот раз всё будет иначе.

Плохой сон

Королю снится, как я иду по дорожке, король слышит мои шаги и хмурится во сне. Это хороший знак.

Я потухну как свеча

Король совсем рядом. Я достаю нож. Слышу тревожный ропот моих дней. Они устали от этой доски, устали от чёрного, от белого, от квадратного и пустого. Но они ещё не готовы умирать.

К такому никогда не бываешь готов.

Но, если не могу проснуться я, пусть просыпается он.

Я бью ножом прямо в его чёрное сердце.

2100К

Подъездные бабки говорили: каменное у Митьки сердце. В их, бабкиной, дэ-эн-ке чёрным по белому записано: свистеть при всякой возможности. Насвистели и здесь. Сердце у Митьки было алмазное.

Известно, что гражданин, выпивший спиртного после полуночи, делается зелёным лопоухцем и грызёт проводку. Потому правительство и постановило не продавать алкоголь после двадцати трёх.

Жить без электричества Митька не умел, а грызть проводку на трезвую голову было как-то неловко. Повадился он за полночь ходить к запертому магазину. Доставал своё сердце, резал им оконное стекло и брал новенькую поллитру с подоконника.

Была ещё девочка Агиля с маленькой головой, похожая на игуану. Работница магазина, днём она принимала копейки от надменных покупателей, а ночами в каморке при магазине лузгала семечки на продажу. Агиля любила Митьку, угадывая в нём тайный свет.

Каждый вечер оставляла она для Митьки поллитру на подоконнике и каждое утро ловко подклеивала скотчем вырезанное стекло.

Нагрызшись электричества, Митька скручивался эмбрионом и засыпал, спрятав во рту большой палец правой руки. При этом делался он похож на артиста Безрукова, и Агиля любовалась им, мечтая о кыз урлау.

Наутро Митька равнодушно не узнавал Агилю. Алмазное его сердце было мёртвым и холодным.

В канун Нардугана Агиля решилась.

Когда Митька уснул по обыкновению, Агиля вынула холодный камень из его груди, спрятала в ладонях и стала греть, надеясь на чудо.

Но температура Агилиной души была 2100K или даже больше, и уже через минуту от алмаза осталась только горстка сажи.

Испуганная Агиля всыпала сажу обратно в Митькину грудь: будто так и было.

Нет, всё переменилось.

Агиля смотрела на утратившего тайный свет Митьку, недоумевая, зачем сохла по нему столько дней.

На месте маленькой, но горячей её души образовалась ледяная пустота. Агиля перебила в магазине всё стекло, чтобы кое-как заполнить пустоту осколками, и навсегда скрылась в лабиринтах метро.

Митька с тех пор стал задумчив, беспокоен и как бы рассыпчат. Бабки смотрят на него хищно, выжидают.

Саже Митька нашёл применение: посыпает эскалаторы в метро. Зачем? А выхухоль его знает.

Фарбрика

I: ЗДЕСЬ

Тень

Сперва сломался автомат реализации смыслов. Это был последний автомат в квартале. Экран его, некогда яркий и искристый, рассыпался белым шумом, колючим на ощупь. Я брезгливо сунул руку в это шипение, покрутил наугад рычажки, чувствуя, как блохами скачут по ладони недовольные электроны. Ничего не изменилось.