Фарбрика - Страница 79

Мадам Шатте отложила папку с документами, устроилась поудобнее у окошка, из которого открывался замечательный вид на скалистый берег моря, и стала читать:

«В пятницу утром мадам Шатте скупила все улыбки у местных торговцев.

Весёлые и грустные, чопорные и скромные, детские и старушечьи, вежливые и безобразные, тёплые и мягкие, нежные, счастливые, злодейские, ироничные, открытые, робкие, скупые, подобострастные – все…»

Мурзыкин

Кот

Случилось – в квартиру к Мурзыкину забрался кот. Робко скрипнула форточка – и вот он, пожалуйста, сидит на старом бабушкином стуле, смотрит жалобно, молока просит.

Надо сказать, котов Мурзыкин не любил с детства, считая инопланетными захватчиками. В изгибе кошачьих усов, в желтизне глаз и, особенно, в полосатости видел Мурзыкин признаки подозрительного и, безусловно, внеземного их происхождения. Потому в ответ на жалобный взгляд кота Мурзыкин взялся за веник. Сказал ласково:

– Пшёл вон, собака!

Кот, не будь дурак, тотчас нашинковал докторской колбасы и налил Мурзыкину сто граммов. Мурзыкин нахмурился, ища подвох. Водку, однако, выпил. Потянулся снова за веником – а веника-то и нет. Кот им уже пол подметает. Уборку затеял, подлец.

«Всё это чрезвычайно подозрительно», – подумал Мурзыкин и притворился спящим. Одним глазом за котом смотрит, другим внутри себя мысли разглядывает. Ловок был Мурзыкин. А и кот не промах. Принялся, мерзавец, ходить из угла в угол, заразительно урча. «Спать нельзя», – думает Мурзыкин, а сам уже бежит с сачком по треугольному дереву и поёт сиреневую сову.

Проснулся Мурзыкин, до краёв наполненный предчувствием. Решительно открыл глаза, готовый к самой страшной катастрофе или даже апокалипсису. Смотрит – стены новенькими обоями заклеены – ровно теми, что намедни сам Мурзыкин в универмаге присмотрел, весёленькими, глазки да лапки. Пол паркетом застелен, окна вымыты. Не апокалипсис, выходит, а полная ему противоположность.

Кот за ночь ремонт сделал, негодяй.

Ничего не попишешь: оставил Мурзыкин коту ключи от квартиры, список покупок и билет на трамвай, а сам отправился в учреждение, где состоял на службе специалистом.

Кот проводил его ласковым взглядом, махнул даже платочком вслед. И, довольный, принялся мастерить под кроватью передатчик.

Медведь

Мурзыкин решил пойти в медведи.

Это в сверчки кто угодно сгодится, потому отбор не строгий. Один зачёт и тот – по шесткам. Зашёл, узнал шесток – свободен. Свиристи всю жизнь хоть до посинения.

Другое дело – медведь, птица серьёзная. На них, медведях, считай, мир держится.

Медведя, как известно, отличить можно по трём признакам. Во-первых, всякий медведь с чрезвычайной предусмотрительностью оказывает услуги. Во-вторых, ловко делится на части, оставаясь при этом неубитым. В-третьих, заправски наступает на уши. Отсюда три зачёта: Услуги, Деление и Уши.

Первый зачёт Мурзыкин сдал с лёгкостью. Здесь устроено всё было подобно игре преферанс при розыгрыше мизеров. Как абитуриент ни угождает комиссии, как ни смахивает с неё мух шваброй, комиссия знай себе кланяется, благодарит да разбитые очки подбирает. Абитуриент обыкновенно застенчив, кафедрой или стулом услужить не решается (тем более что они предусмотрительно к полу привинчены), а комиссия и рада.

Мурзыкин пришёл с бабушкиным самшитовым буфетом под мышкой. Поставил интеллигентно на пол, молчит. Комиссия только посмотрела на него и говорит: давайте зачётку. Мурзыкин сейчас же зачётку с поклоном подал, в благодарностях рассыпался, да так ловко – семеро собирали. Комиссии деваться некуда, поставила и второй зачёт – по Делению. А сама думает: третьего тебе, подлец Мурзыкин, не видать. Очень уж комиссия не любила буфетов, в особенности самшитовых. Была, говорят, у неё в детстве какая-то история.

Для третьего зачёта, по Ушам, Мурзыкин справочку приготовил из консерватории: у Такого-то, мол, оба уха медведем Мурзыкиным отдавлены бесповоротно.

Всё, говорит, пишите документ новоявленному медведю.

Комиссия в ответ только ухмыляется.

Два уха, говорит, хорошо, а вы нам третье подайте. Теперь же, сейчас.

И смотрит с ехидцей. Во-первых, собственные уши комиссия на экзамен благоразумно не прихватила. Во-вторых, знает, собака, что ни одного уха за всю свою жизнь кроткий Мурзыкин не отдавил и справка его вроде мёда. Липовая то есть.

– Не расстраивайся, Мурзыкин, – говорит комиссия издевательски. – С двумя медвежьими зачётами тебе везде дорога. Иди вот хоть в мыши. Хорошая жизнь у мышей. Сиди, кактус жри, плачь – милое дело.

Мурзыкин собрался было поклониться и уйти, открыл даже рот, чтоб извиниться, но вместо этого случайно откусил комиссии голову.

Облизнулся шершавым языком, пригладил шерсть мягкими лапами. Расправил широкие медвежьи крылья и улетел.

Эрго сум

Одному замечательному человеку – допустим, Мурзыкину – в голову стали приходить Нехорошие Мысли. Человек это был кроткий и слабохарактерный. Потому прогнать Нехорошие Мысли не умел, а только с тоской смотрел, как они хозяйничают в его уютной, чисто убранной голове.

Нехорошие Мысли были нелюдимы и мрачны, словно геологи, у которых в лесу суслики отобрали гитару. Всё больше хотели водки и как бы кому-нибудь разбить лицо. Мурзыкин подобных методов не одобрял, с детства достоверно зная о возможности получения сдачи, каковую Мурзыкин получал обыкновенно упредительно – от всевозможных хулиганов и даже одного музейного работника.

Внутреннее устройство головы, впрочем, – ерунда, которую ни одному постороннему человеку не видно, хоть бы там Мысли и голышом на столах отплясывали или, скажем, смотрели телевизионную передачу «Аншлаг». Потому Мурзыкин решил бороться с Нехорошими Мыслями методом непротивления, позаимствованным у писателя Льва Николаевича Толстого.