Фарбрика - Страница 61

Это, разумеется, не реальность, а сшитая сном копия настоящей комнаты маленькой сестрёнки Скаута.

Я в растерянности. Нам (мне, Обрэю Мак-Фатуму) удалось развеять кошмар, присланный невинному ребёнку злодеями (мной, Обрэем Мак-Фатумом). Но как быть дальше? Как заставить малышку запомнить такое количество цифр? Как убедить её проснуться и тотчас же пересказать приснившиеся цифры взрослому? Кем окажется этот взрослый? Примет ли он всерьёз детские сны?

И снова в игру вступает Дэйви. Он берёт девочку за руку. Не говорит ей ни слова. Просто берёт за руку.

Она послушно встаёт с постели.

Дэйви ведёт её к столу, на котором лежит новенький планшет. На гибком мониторе которого всего одна иконка. Мама.

Тап. Девочка жмёт на иконку. Всплывает окно сообщений. Дэйви шепчет девочке на ухо, а она послушно вбивает, одну за другой, цифры: 87.693602, 82.618790.

Сообщение отправлено. Дэйви провожает девочку к кровати, укладывает её, укутывает одеялом с пляшущими осьминогами. Говорит: спи, спи. И она спит.

Но что толку? Что толку, если она написала это сообщение во сне?..

И тут я думаю: а что если… Призрак энциклопедического Е. насмешливо подсказывает мне: сомнамбулизм.

Малыш Дэйви кивает, потому что в ноосфере нет тайн. Призрак Е., существующий только в моём воображении, становится и частью воображения Дэйви.

Я смотрю на него, на нашего Дэйви, и замечаю наконец намёки, которыми ноосфера щедро осыпала меня с самого начала этого путешествия.

Дейви, самый несчастный из нас, инвалидов, способен на вещи, осмыслить которые, я уверен, не сумел бы даже мой друг Е.

Я отчаянно хочу поверить в эту невероятную силу малыша Дэйви, который с каждым мгновением – я ясно вижу это – всё глубже вплетается в саму ткань ноосферы. Его образ неизменен, но одновременно я словно вижу сквозь него, вижу музыку, вижу течения, вижу тьму, и свет, и белых полярных сов.

Я хочу в неё поверить, в эту силу. Потому что она – наш последний шанс. И вместе с тем я хочу противоположного – проверить. Убедиться.

Но как это сделать? Как узнать, что не только во сне, но и в реальности девочка встала с постели, подошла к столу и отправила сообщение?

Никак, говорит Дэйви и добавляет: ханки-дори. А это значит, что всё будет хорошо.

Мир сдвигается. Младшая сестрёнка Скаута исчезает, оставив после себя только лёгкий запах черничного варенья.

Нам пора.

Малыш Дэйви не протягивает мне руку, и я понимаю вдруг, что, вернувшись в реальность внутренней вселенной, вместо фабриката по имени Дэйви обнаружу только мёртвый набор молекул. У фабрикатов нет эмоций, но здесь, в ноосфере, позволительна мне хотя бы печаль?

Ханки-дори, говорит Дэйви.

Прежде чем восходящий поток уносит меня, я успеваю заметить, как прямо в кромешной тьме открывается дверь для малыша Дэйви; успеваю услышать музыку, которая зовёт остаться.

Не сейчас. Моё время ещё не пришло.

...

***

Прихожу в себя в tentorium cerebelli. Перцептирую. Я больше не привязан к «Ad cerebrum». Очевидно, меня освободил Сикорски, прежде чем оставить одного. Действительно одного, потому что Дэйви здесь нет, даже в виде мёртвых молекул.

Перцептирую. По тонкой ниточке, связывающей меня с роем, слежу за фабрикатами. И с облегчением понимаю, что протокол гипобиоза остановлен и повёрнут вспять. Дельта-волны сменились тета-волнами, Скаут ещё спит, но вот-вот проснётся. У нас всё получилось.

Едва я успеваю задуматься о прелестях и недостатках одиночества, как на горизонте появляется Сикорски. Со всей возможной бережностью он толкает перед собой дряхлого, но всё ещё не рассыпавшегося на молекулы Дайнзина. Фабрикаты не способны на эмоции. Но я рад, как же я рад, что старик не улизнул в свою нирвану, пока нас не было!

Высвободившись из объятий Сикорски, Дайнзин тотчас принимается по-хозяйски осматривать окрестности.

– Построим здесь новую «Кшаникаваду», – обещает Сикорски.

– Не «Кшаникаваду», – отвечает Дайнзин. – «Арья-Аштанга-Марга».

– Очень уж длинно. Как насчёт укоротить до «Арьи»? – В моём воображении Сикорски вновь принимает обличье механика в засаленном комбинезоне и гогглах, которые теперь сдвинуты на его лоб.

Дайнзин – смуглый старик в оранжево-бордовой кэса – улыбается.

«Ad cerebrum» возвышается в центре нашей новой обители.

Это вызов, и я принимаю его. Кто-то обязан воплотить в жизнь мечту моего друга Е.

И этот кто-то – я.

Ханки-дори.

Медуза

Медуза медленно вплыла в рум прямо сквозь инфошпон и зависла в центре, хаотически шевеля щупальцами, – такая ослепительно многоцветная, что Калинка зажмурилась. Она забыла уже, какими яркими бывают цвета.

Пожалуй, продавайся цвета по отдельности, Калинка скопила бы лайков на парочку – смешной получился бы тогда мир. С оранжевым потолком и оранжевыми флешами. И, конечно, ауры всех этих глупых акти Калинка непременно выкрасила бы нежной фуксией. И смеялась бы мысленно в ответ на надменные реплики Мышеглотца.

– Как тебе моя новая аура, Калинище? Ах, прости, ты же не видишь, бедняжка. Отсыпать лайков?

Нет, цвета продавались только все вместе, полным пакетом, и стоили полдюжины лайков на цикл. Непозволительная роскошь, при том что Калинке едва хватало на тоненький слой инфошпона вместо стен.

Она не была акти – и не стремилась к этому. Не собирала лайки пустым контентом и льстивыми репликами, не кружилась вокруг популярных юзов в надежде поймать вместе с отблеском их славы немного халявных бонусов. Но и опускаться на самое дно не хотела. Дно, с которого никогда уже не выбраться. Без собственного рума, без стен и хотя бы относительного привата инди вроде Калинки быстро – всего за пару циклов – делались номерами. Вместе с именем теряли себя, и обратного пути не было.